И звал его к себе.

Кристофер схватил башмаки и брошенную на пол красную кенгурушку. Скользнул глазами по отцу, обрамленному в серебро. А потом отворил дверь спальни. Выглянул в коридор. У мамы в комнате свет не горел. На цыпочках спустившись по лестнице, он прошел через кухню. Там больше не витал запах печенья.

На задний двор вела раздвижная дверь. Туман сгустился, но еще глазом различались качавшиеся на ветру деревья. Это зрелище его успокоило. Подобно колыбельной, подобно любимой стороне подушки.

Ноги ступали по мокрой, стылой траве. Кристофер двигался сквозь туман, мимо качелей, сделанных из шины, в дальний конец двора. Он оглянулся на свой дом. Увидел бревенчатый домишко на другой стороне улицы. В окнах света не было. И Кристофер свернул в сторону деревьев. Вот же он. На расстоянии вытянутой руки.

Лес Миссии.

Кристофер не спускал глаз с деревьев. Они раскачивались – красивые, голые, молчаливые. Так в церкви раскачиваются поднятые руки. Туда-сюда. Туда-сюда. Он никого не видел, но ощущал их присутствие. И втягивал носом запах бейсбольной перчатки, хотя его бейсбольная перчатка лежала в гостиной, в еще не распакованной коробке.

– Ты тут? – шепнул наконец Кристофер.

Деревья зашуршали. Кристофер услышал треск сухих веток. У него горели уши. Он знал, что надо бы поостеречься, но почему-то не испытывал страха. Наоборот, он вздохнул с облегчением[34]. Потому что знал: нечто есть тут, поблизости. Наблюдает за ним.

– Спасибо, что у моей мамы теперь есть дом, – прошептал Кристофер.

Ответом ему была тишина. Но не молчание. Его слушали. Кристофер оглянулся – прямо позади него ощущалось какое-то соседство. Он это чувствовал затылком.

– Ты пытаешься со мной заговорить? – спросил Кристофер.

Ветер боролся с листвой. В этом ветре чудился голос. Но он не разговаривал. А все равно слова щекотали затылок. Как будто ветер еле-еле пробивался сквозь заросли, силясь быть услышанным.

Кристофер вошел в лес.

Дождь падал на кроны деревьев и ручейками стекал по стволам. Кристофер не знал, куда идет, а ноги почему-то знали. Так бывает, когда долго не катаешься на велосипеде. Рассудок может забыть, как это делается, а тело будет помнить.

Ноги вели его на голос.

У Кристофера екнуло сердце. Он по-прежнему никого не видел, но что-то чувствовал. Как чувствуется порой искра, когда соприкасаются руки. Он шел в чащу, и тропа освещалась все ярче. В ноздри ударил запах. Восхитительный запах осени. Спелых яблок. Кристофер увидел имена, вырезанные на древесных стволах. Инициалы влюбленных подростков из минувшего века. Ныне – стариков.

И ныне покойных.

Кристофер добрался до лесной поляны. Постоял в молчании, разглядывая гигантское дерево, похожее на деформированную артритом руку. Заметил на земле облепленный грязью пластиковый пакет. Подобрал, заботливо ополоснул под свежими, холодными струями дождя. Вытер своей красной курточкой; пластик оказался белым. Затем, подойдя вплотную к дереву, нацепил пакет на нижнюю ветку. На глазах у Кристофера пакет заплясал, как воздушный змей на веревке. Что-то знакомое виделось в этом зрелище, а что – сразу и не вспомнить. Нечто надежное и ободряющее. Подобное старинному другу.

– Привет, – обратился Кристофер к белому пластиковому пакету.

Белый пластиковый пакет, казалось, вздохнул с облегчением.

– Да, слышу тебя, – ответил Кристофер.

Кристофера бросило в жар. Он с трудом сглотнул застрявший в горле ком.

– А ты всамделишный? – усомнился Кристофер.

– Ты – не плод моего воображения?

– Значит, я не рехнулся? – спросил Кристофер.

У Кристофера гора с плеч свалилась.

– Но почему я услышал тебя только сейчас?

– Это самый лучший дом на всем свете.

– Когда можно будет тебя увидеть?

– Согласен, – ответил Кристофер.

И опустившись под деревом на колени, уставился на белый пластиковый пакет, пляшущий, как волосок на ветру. Кристофер застыл на долгие часы. Не замечая холода. Беседуя обо всем подряд. Со своим новым лучшим другом.

Со славным человеком.

– Ребята, а давайте построим домик на дереве?

– Домик на дереве? – переспросил Тормоз Эд, запивая бекон шоколадным коктейлем из большой пластиковой бутылки. – Мне папаша как-то собрал такой из конструктора, прикинь. Только домик развалился – отец поддатый был.

Они сидели в школьной столовке. На обед сегодня давали рубленый бифштекс «солсбери». Кристофер точно не знал, что в данном случае означает «солсбери» и зачем его рубить, но сегодня мама не стала совать ему привычные бутики с арахисовым маслом и стебли сельдерея в грубом бумажном пакете, а дала с собой денег на нормальный горячий обед. В такие холода положено переходить на горячее питание. Ноябрь как-никак. Хеллоуин остался позади; теперь весь город украсили ко Дню благодарения.

– Нет, Эд, я о другом, – пустился в объяснения Кристофер.